Новые книги про любовь Выбор Игоря Гулина
Издательство Ad MarginemПеревод Виктор Лапицкий
Новое издание одной из главных книг о любви из написанных в ХХ веке. В 1977 году, когда вышли «Фрагменты речи влюбленного», Ролан Барт уже был классиком французской теории — структуралистом, превратившимся в постструктуралиста. Во «Фрагментах» он переделывает себя еще раз — подходит к самой границе художественной литературы, и именно после них становится интеллектуальной звездой — автором, известным далеко за пределами круга читателей, увлеченных филологией и философией. Здесь был и еще один отход: эмансипаторная критика 1960-х уделяла огромное внимание сексуальности и гораздо меньше — любви, считавшейся вещью консервативной и малоинтересной. Барт выводит ее из небрежения, вводит в центр внимания. Только центр этот — ускользающий, как сама любовь. Книга принципиально рассеяна, фрагментарна. Любовь здесь — прежде всего речь, обращенная к другому и к себе, непрекращающаяся и сбивающаяся. У этой речи есть свои поджанры, главные тропы, источники притяжения и отталкивания. Барт называет их «фигурами» и вокруг них строит всю книгу: «нежность» и «катастрофа», «восхищение» и «аскеза». Внимательное чтение гетевского «Вертера», «Пира» Платона, «Поисков утраченного времени» и других великих любовных текстов, экскурсы в психоанализ и антропологию перемежаются интимным, часто до крайности болезненным самоотчетом, казалось бы, удивительным для провозгласившего смерть автора ученого.
Издательство АСТ — ЛедПеревод Алексей Салин
Бён-Чхоль Хан — немецкий философ корейского происхождения, чрезвычайно плодовитый автор, написавший с середины 1990-х больше трех десятков книг: от комментариев к Хайдеггеру до брошюры о выгорании. Вышедшая в оригинале в 2012 году «Агония эроса» — типичная для него вещь, философская публицистика, в которой ссылки на Аристотеля и Гегеля перемежаются рассуждениями о фон Триере и романе «50 оттенков серого». Несмотря на склонность Хана к усложненным конструкциям, мысль его предельно проста: нам не хватает любви, она исчезает из общества, все больше подменяясь потребительской сексуальностью при посредстве порно, соцсетей и прочих атрибутов современного капитализма (здесь Хан идет вслед за Бартом, хотя и без присущей последнему тонкости). Этот режим Хан называет «обществом достижений»: каждый в нем стремится достичь большего и потому становится собственным эксплуататором, после чего впадает в депрессию. Режим этот — нарциссический, он, по сути, исключает подлинное внимание к другому, возможность быть уязвленным, по-настоящему затронутым им. Такую уязвимость предполагает любовь. Она важна не только в личных отношениях. По Хану, только любовь, стремление разрушить тоскливую однородность ради чудесной инаковости, может быть основанием и подлинной политики, и подлинной философии, так что вернуть ее — в общих интересах.
Новое литературное обозрениеПеревод Константин Бандуровский
Совсем недавняя книга американского медиевиста и историка эмоций Барбары Розенвейн — небольшой путеводитель по европейской любви. В предисловии Розенвейн рассказывает о своих родителях, бывших, как многие американские интеллектуалы 1960-х, убежденными фрейдистами. Книга написана отчасти как оммаж им, а отчасти — как полемика. Ее задача — донести до относительно массового читателя мысль, что любовь — вещь, исторически и культурно фундированная, а вовсе не заданная извечным устройством человеческой психологии. Любовь, по Розенвейн, устроена как ряд трансформирующихся нарративов — или «фантазий», из века в век путешествующих по книгам и жизням метасюжетов. Из них Розенвейн выделяет пять главных: любовь как единство душ, любовь как возвышающий, трансцендентный опыт, любовь как обязательство, любовь как одержимость, безумие, любовь как не знающая насыщения страсть. Их она разбирает, задействуя Платона и Монтеня, Гомера, Данте и Гёте, переписки и мемуары, а также популярные песни и сериалы. Особенно оригинальной книгу не назовешь, но это вполне достойное введение в тему.
Издательство IndividuumПеревод Юлия Колесова
Книга не о любви, а о ее отсутствии — о том, как обделенность теплом создает странные новые идентичности и приводит к самым неприятным последствиям. За последние годы субкультура инцелов из маргинального интернет-феномена превратилась в вещь, активно обсуждаемую в медиа. Инцел — сокращение от involuntary celibate — недобровольный девственник. В марксистских терминах можно было бы сказать, что это бесконечно одинокие люди, осознавшие себя как класс. Но инцелы склонны скорее не к левой, а к правой чувствительности. Они обвиняют в своем несчастье всех: успешных мужчин, политиков, мигрантов, евреев и, конечно же, женщин. У инцелов есть свой сленг, достаточно причудливая идеология и крайне пессимистичная философия, замешанная на бесконечном презрении к себе и такой же отчаянной ненависти к другим. У некоторых из них есть и нечто вроде политической программы — мужской сексуальной революции, обязанной справедливым образом перераспределить имеющиеся в обществе секс и любовь. Картинка эта может показаться печальным курьезом, но на деле все мрачнее: отчаявшиеся инцелы все чаще устраивают теракты и еще чаще кончают с собой. Комьюнити это крайне закрытое, но шведскому психиатру Стефану Краковски удалось проникнуть внутрь и побеседовать со многими людьми, идентифицирующими себя как инцелы. Стоит сказать: там, где Краковски пытается выстроить журналистское повествование или сделать серьезные социологические выводы, его книга выглядит не слишком убедительно, но сами истории его героев заслуживают внимания.
Издательство имени Н. И. НовиковаПеревод Юлия Векслер
Известный немецкий музыковед греческого происхождения Константин Флорос — специалист по Малеру, Вагнеру, Бергу, григорианским напевам, византийской музыке и еще множеству тем, а также адепт метода, который он сам называет «новый семантический анализ». Вышедшая в 2000 году «Музыка как язык человека и язык любви» — манифест Флороса, в достаточно популярной форме излагающий идеи уже довольно пожилого ученого (он написал ее в 70 лет). Главный объект его полемики — формалистская и структуралистская наука, видящая в музыке абстрактную игру форм, автономную систему. Флорос призывает вернуть музыке гуманитарное измерение: она создается людьми и всегда отражает нечто, присутствующее в их душе и сознании,— идеи, образы, впечатления, страсти и прежде всего, кончено, любовь. Звучит наивно, но свою мысль Флорос доказывает обстоятельным анализом произведений великих композиторов от Монтеверди и Баха до Мессиана и Штокхаузена, особенное внимание уделяя любимому Вагнеру. Он изучает, как трансформации концепций любви меняют музыкальный строй, а личный опыт композиторов сдвигает их манеру сочинения. «Музыка как язык» — произведение, безусловно, консервативное, но именно благодаря этим вызовам академическим нормам и любопытное.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram
Ссылка на источник: https://www.kommersant.ru/doc/6084239