Пессимизм в одной отдельной взятой стране Иван Дубяга: поэзия в живописи
Краснодарский художник Иван Дубяга (род. 1980), автодидакт во всем, кроме музыки, вначале комбинировал поэзию и живопись в абсурдистской, обэриутской картине, а затем занялся абсурдистской анимацией, позволяющей добавить электронный звук к цифровому образу и сетевому слову. А также — к черному юмору, во всех оттенках которого описываются вселенские и российские реалии.Текст: Анна Толстова
Иван Дубяга родился в солнечном Краснодаре, вырос в солнечном Кишиневе, а в конце 1990-х вернулся в солнечный Краснодар, где начал рисовать профессионально и прожил двадцать с лишним лет взрослой жизни. «Детям юга» принято приписывать какую-то особенную витальность, неуемную энергию и оптимистическое мироощущение, но искусство Дубяги опровергает дурацкие стереотипы. На календаре его персонажей вечный «***брь» (название картины «***брь», написанной лет десять назад, давно стало мемом), и это не время года, а состояние души, близкое к ядерной зиме и «Внутреннему Чернобылю» (2013). Персонажам, как следствие, холодно, экзистенциальный холодный ветер продувает их мир, чаще всего ограничивающийся домом, улицей и лесом, но иногда раздвигающийся до планетарных и даже вселенских масштабов, где при всей «Изнурительной любви к спиральной галактике NGC 4651» (2014) ледяной холод одиночества переживается еще острее и в макро-, и в микрокосме. Персонажи лечатся от холода старинным проверенным способом, отчего и их самих, и окружающую, давно очеловечившуюся фауну все время выворачивает наизнанку («Птица с богатым внутренним миром блюет на невзрачный пейзаж», 2014), что происходит не только от употребленного вовнутрь, но и от общей удушливой атмосферы («Зевота от удушья», 2017). Помимо духоты зевоту, заставляющую зубастые пасти раскрываться провалами в бездну, вызывает вселенская скука — и жизни как таковой, и немудрящих развлечений, что помогают прожить эту жизнь, не приходя в сознание («В эфире программа „Очевидное — неинтересное"», 2014). Кто-то обуреваем тревогой («Катание бумажных шариков», 2015), кто-то — яростью («Соответствуй, сука!», 2013), но сильные эмоции не приводят к радикальным переменам, разве что — к побегу, да и то ненадолго («*** бабочек ловить», 2013).
Названия, часто написанные прямо на рисунках и картинах, представляют собой рудименты поэзии, с которой начинал художник, и, подобно стихам другого народного поэта-художника Олега Григорьева, моментально уходят в народ, разлетаясь по сетевому пространству тегами и мемами. Эта изобразительно-словесная экспрессионистская лирика заставляет видеть в персонажах лирического героя, а в их авторе — автопортретиста социального дна, пропащих «мудаков картофеля», к чему отчасти располагал образ жизни Дубяги, обитавшего в садоводстве на окраине Краснодара в недостроенном и необустроенном дачном домике вместе с двумя дюжинами приблудных кошек. Но вульгарные социология с психологией в данном случае не работают: мир Дубяги, и в смысле социальной картины, и в смысле позиции все же не вполне включенного наблюдателя, устроен сложнее. В нем находится место и розовому, «всегда немного фрустрированному» «Поросенку Фру-Фру» (2021) из хипстерского кофешопа, и «Зайчику-вертухайчику» (2020), мерзнущему на лагерной вышке,— обэриутский юмор, с которым изображаются эти и другие политические животные, добровольно-принудительно вытесненные из политической жизни, указывает на большую дистанцию между объектом и субъектом «исследований ужаса». Юмор, впрочем, распространяется и на субъекта, называющего свое творчество «дегенеративным искусством». При этом пересказывать пессимистически-философский мир Дубяги можно как бесконечный комикс или мультик. Он и правда экспериментировал с формой картины-комикса, персонажи, как будто бы нарисованные рукой очень юного или очень наивного художника, постепенно обретали близкородственные черты героев единой саги, а триптихи, полиптихи и серии стали составляться в анимационные фильмы. Вначале были простенькие «гифки», закольцованность которых идеально отвечала хождению по кругу и наступанию на те же грабли — любимым ритуальным практикам насельников этого безнадежного повествования. Позднее появились видео и анимация более крупной формы вроде «Наглотавшихся небытия» (2019) или «Рагнерёка» (2023), где к живописи и поэзии добавилась электронная музыка, которую пишет Дубяга, всегда считавший, что «современная электроника очень изобразительна и живописна».
Дубяга говорит, что его единственное творческое образование — музыкальная школа по классу гитары. Еще старшеклассником в Кишиневе он начал играть в созданных вместе с друзьями группах, причем последняя, «Мураведник», занималась уже не столько роком, сколько саунд-артом и перформансом в духе «Поп-механики», даром что таких слов ни Дубяга, ни его друг Евгений Бутенко, впоследствии тоже ставший художником, тогда не знали. Свой последний кишиневский год Дубяга провел в театральном лицее и на сцене театра, но делать актерскую карьеру не стал, уехал в родной Краснодар и поступил в университет — учиться на музееведа. В Краснодаре, оказавшись в творческой изоляции, вне музыкальной и театральной сцен, он принялся рисовать: придумал себе учебную программу, основанную на экспрессионизме в широком понимании — от Эдварда Мунка до «новых диких», и взялся за кисть. Творческая изоляция прошла, когда в Краснодаре активизировалась «Группировка ЗИП» и заработали основанные «зипами» художнические самоорганизации, КИСИ и «Типография» (в 2022 году она первой из российских учреждений культуры была признана «иностранным агентом»). В 2012-м в «Типографии» открылась большая персоналка Дубяги «Демонтаж черепа» с ироничным предуведомлением, выведенным на картонке характерным корявым почерком автора: «Внимание! Все желающие оскорбить свои моральные, нравственные, религиозные и др. чувства, идите домой». Персональные и групповые выставки, фестивали, аукционы в зиповских и околозиповских институциях — слава Дубяги быстро переросла Краснодар, на него обратила внимание московский куратор Наталья Тамручи, включившая самозваного мунковского ученика в изысканный круг художников «Открытой галереи», его картины-комиксы попали в коллекцию не менее разборчивого Музея органической культуры в Коломне, он стал участвовать в международных проектах, в 2020 году перебрался в Москву, а в 2022-м уехал из России и сейчас живет во Франции.
Еще полвека назад любой дипломированный музеолог, коллега Ивана Дубяги, классифицировал бы его творчество как наивное, примитивное, любительское, аутсайдерское, но две революции, современного искусства и интернета, оставили эти репрессивные классификации в прошлом. Во всяком случае после триумфов Жан-Мишеля Баския вряд ли кто-то станет спрашивать у художника диплом о специальном образовании. Не обделенный вниманием серьезных галерей и коллекционеров, Дубяга довольно рано стал ориентироваться на интернет-дистрибуцию, наиболее демократическую из всех институциональных форм, благо его работы с самого начала отличались «кликабельностью» и «перепостностью». С выходом на сетевой арт-рынок во многом было связано его обращение к цифровым техникам, векторной графике и 3D-анимации, к экспериментам с NFT, нейросетями и искусственным интеллектом. Так что дипломированному искусствоведу только и оставалось, что оплакивать этот уход от старомодных «аналоговых» техник живописи маслом и акрилом, дававших такие шедевры экспрессионизма, как «Отработавшие» (2015) или же «Подношение сахара» (2020). «Отработавшие» показывали, насколько глубоко были поняты уроки Мунка: обыкновенная сценка в вечернем автобусе оборачивалась совершенно инфернальным зрелищем, где тени, судорожно ухватившиеся за поручни и растворяющиеся в адском красном, отплясывают жутковатый danse macabre. Со временем в лейтмотиве танца смерти, роднящем Дубягу с тем же Баския, усилились политические обертоны, ведь вся цивилизация «наглотавшихся небытия» зиждется на культе мертвечины — недаром ее главным храмом по-прежнему остается ленинский Мавзолей («Саркоfuck», 2019). И в этих макабрических интуициях художник вселенского одиночества был не одинок. Недавно Дубяга, вернувшийся к концертной деятельности с музыкально-перформативным проектом Dead Doll House (совместно с Агатой Садкевич), выступал на выставке «Партии мертвых», ведущих исследователей российской политической некрофилии.
Шедевр«Кубанский казачий horror»Цифровая графика. 2013
В искусстве Ивана Дубяги поэзия и живопись вступают в самые разные взаимоотношения, от гармонии и симфонии до полного антагонизма, но почти всегда идут рука об руку. Если бы название цифровой картинки не вторгалось в поле изображения, обрамляя его сверху и снизу, искусствовед мог бы рассуждать об экспрессии ритма, о песнях и плясках корявых черно-красных пиктограмм, вспоминая art brut, «новых диких» и А.Р. Пенка с Китом Харингом, художников, у которых Дубяга, как кажется, многому научился. Однако название-подпись «Кубанский казачий horror», моностих с непереводимой игрой слов, мгновенно ушедший в народ, переносит любые искусствоведческие рассуждения в политическую плоскость. До 2013 года художник почти не интересовался политикой, но со временем экспрессионистская чувствительность к изменениям социальной атмосферы сделалась несовместимой с аполитичностью. Неудивительно, что Кубанский казачий хор, ставший главным официозным брендом Краснодара, символом консервативно-военизированной культуры региона, попал в его поле зрения.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram
Ссылка на источник: https://www.kommersant.ru/doc/6197008