Солнечному миру, ядерному взрыву Как поп-культура 1980-х справлялась со страхом ядерной войны
40 лет назад, в 1983 году, человечество оказалось в шаге от ядерной войны: силы двух сверхдержав сошлись в Европе лицом к лицу, сократив подлетное время до исторического минимума. Страх атомной войны распространился по всей кровеносной системе общества, проник он и в популярную культуру: в 1983-м тревогой и паникой окрашены поп-музыка, телевидение и массовое кино по обе стороны Железного занавеса. Юрий Сапрыкин вспоминает о музыкантах, кинематографистах и ученых, которые всерьез восприняли вероятность ядерной войны.Это был второй случай в истории. Первый раз, в 1962 году, во время Карибского кризиса, лидерам СССР и США удалось быстро договориться и предотвратить глобальный конфликт. В 1983-м горячая фаза конфронтации растягивается на целый год и потом еще несколько лет держит мир в напряжении.
К началу 1983-го Советский Союз и Соединенные Штаты уже несколько десятилетий живут в тени ядерного гриба: доктрина «взаимного гарантированного уничтожения», согласно которой обе сверхдержавы обладают достаточным военным потенциалом, чтобы уничтожить друг друга, создает страшную угрозу, но вместе с тем поддерживает стабильность.
Но к концу 1970-х период «разрядки» сменяется новым обострением: революция в Иране и последующий кризис с американскими заложниками, ввод «ограниченного контингента советских войск» в Афганистан, бойкот московской Олимпиады и события в Польше, где после массовых забастовок по распоряжению СССР вводится военное положение. В результате глобальная война нервов выходит на новую ступень. Основные фазы случившегося противостояния хорошо известны:
— Советский Союз в конце 1970-х устанавливает у своих западных границ ракеты средней дальности СС-20;
— в ответ на это НАТО решает разместить на базах в Европе американские «Першинги-2» и крылатые ракеты;
— президент Рейган анонсирует «Стратегическую оборонную инициативу»;
— советский истребитель сбивает южнокорейский авиалайнер.
Как выяснится позже, были и менее публичные события, когда ядерной войны удавалось избежать по чистой случайности — вроде истории с офицером советской ПВО Станиславом Петровым, получившим ложный сигнал о пуске американских баллистических ракет.
Если смотреть на мир через советские линзы, у обостряющегося в 1983 году конфликта есть одна сторона — Соединенные Штаты. Это они взвинчивают темп гонки вооружений, придвигают ракеты к нашим границам и мечтают сжечь мир в ядерном огне. Это они грезят войной, а мы стоим за дело мира: всем народом, от кремлевских руководителей, выдвигающих новые мирные инициативы, до обычных людей, перечисляющих зарплату в фонд мира. Вместе с нами, плечом к плечу, все люди доброй воли на всех континентах: журналисты-международники умеют представить дело так, что даже искренний порыв антивоенных активистов в Западной Европе выглядит чем-то вроде партсобрания в актовом зале, куда сгоняют после работы. На заднике, за президиумом,— выцветший плакат «Миру мир».
Так поет Борис Гребенщиков на альбоме «Аквариума» 1984 года «День серебра». Сейчас к этой строчке необходим комментарий — пассажиры из песни обсуждают вовсе не новый фильм Джорджа Лукаса (видеомагнитофоны еще редкость), а выдвинутую программу СОИ: США собираются запустить спутники, которые смогут поражать советские ракеты из космоса.
Если вы родились в СССР и ваше детство пришлось на начало 1980-х, вы помните, как был устроен мир. Его временные характеристики раз и навсегда расчислены телепрограммой — от «Утренней гимнастики» до вечернего выпуска «Сегодня в мире». Известна и его общая топография: в центре советского мира жизнь уютна и скучна, по мере приближения к границам обитаемой вселенной, через союзные республики и братские страны, появляется больше соблазнов (Бельмондо, Челентано, ABBA) и опасностей — там, на краю, вечная безработица, инфляция и агрессивный блок НАТО. Знакома иконография этих противостоящих миров: плакатный рабочий в спецовке, с открытым и честным лицом, против карикатурного толстяка в цилиндре, развалившегося на мешках со значком доллара и размахивающего ядерной ракетой.
Под Новый год разделенные Железным занавесом полярности обычно немного сближаются, если не в жизни, то на экране ТВ: сборная по хоккею играет с канадцами, выходит экранизация какого-нибудь французского детектива, глубоко в ночи показывают «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады». Не обходится без проблемных репортажей спецкоров в европейских столицах — «рождественский гусь опять подорожал на два сантима»; но даже там, на тревожных неприветливых улицах Парижа, тоже наступает праздник.
За несколько недель до наступления 1983 года в этом неизменном порядке вещей происходит серьезная поломка — скоропостижно (хотя и давно ожидаемо) умирает генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев. Его место занимает Юрий Андропов, и к праздникам жизнь вроде бы входит в привычное русло, но телевизионные журналисты-международники все более угрюмы, а интонация репортажей о коварных планах американских империалистов — такие есть в каждом печатном органе, от «Крокодила» до «Литературки»,— становится еще тревожнее. А после трагедии с южнокорейским «Боингом» (в СССР ее объясняют тем, что под личиной гражданского лайнера скрывался напичканный американской аппаратурой самолет-разведчик) конфронтация начинает раскручиваться неконтролируемо.
Ходят слухи, что всех солдат, традиционно отправленных в колхозы на сбор урожая, срочно возвращают в казармы. В школах и на производстве проводят учения — гудят сирены, и нужно добежать до бомбоубежища, уложившись в контрольное время. 1 сентября, как раз в тот день, когда сбили южнокорейский «Боинг», дешевеет водка (остряки расшифровывают название напитка: «Вот Он Добрый Какой, Андропов») — и кажется, это тоже неспроста: особо проницательные граждане закупают «андроповку» в качестве защиты от «поражающих факторов», ссылаясь на цитату из Галича «И лечусь "Столичною” лично я, / Чтобы мне умом не стронуться. / Истопник сказал, что "Столичная” / Очень хороша от стронция!». Даже под угрозой ядерной войны главная защитная реакция советского человека на советскую пропаганду — цинизм и ирония. Но и сквозь эту броню начинает проникать страх.
Эту же броню отчасти пробивает история с Самантой Смит: американская девочка пишет письмо Андропову с вопросом, зачем он хочет развязать войну. Письмо замечают, отрывок из него публикуется в «Правде», вскоре появляется и ответ Андропова с приглашением посетить СССР и убедиться своими глазами, хотят ли русские войны. В июле 1983-го Саманта Смит прилетает в Москву, посещает цирк и Большой театр, встречается с Терешковой, едет в «Артек». Для советских журналистов-международников Смит — еще один плакатный символ вроде голубя мира с оливковой веточкой в клюве, в ряду признанных советскими медиа борцов за мир она оказывается в самом первом ряду, где-то рядом с Юрием Андроповым (который с Самантой, кстати, так и не встретился). Такие плакаты давно стали в лучшем случае частью фона, чаще — поводом для насмешек, но к случаю Саманты Смит отношение все-таки несколько иное: в 1983-м дети в СССР — единственная реальная ценность.
Они же — самые чуткие телезрители и самые открытые потребители поп-культуры, которая тоже пронизана страхом, и в этом международном конфликте, даже пока он разворачивается только в медийно-пропагандистском поле, они — самые уязвимые. Если ты родился в СССР и твое детство пришлось на 1983-й, ты этот год не забудешь.
Даже если дома нет телевизора и отключена радиоточка, тема ядерной угрозы доберется до тебя через уроки музыки. Песня Александры Пахмутовой «Пока не поздно» впервые исполнена летом 1983-м на сочинском фестивале политической песни «Красная гвоздика» («И вот уже сцена словно бы и не сцена, и не репетиция сейчас, а антивоенный митинг. Песня захватывает певцов, заставляет поднимать сжатые в кулак руки»,— пишет заставший этот момент корреспондент журнала «Музыка в школе») — и уже через несколько месяцев включена в обязательную школьную программу: подростки всей страны разучивают зловещую кричалку: «Солнечному миру — да, да, да! Ядерному взрыву — нет, нет, нет!» (нигилистично настроенные меняют местами мир и взрыв; у детей свои защитные реакции). Припев специально заточен под хоровое скандирование, это пригодилось: в 1983-м по партийно-комсомольским разнарядкам на местах проводятся антивоенные митинги или собрания, и пока антивоенные активистки у британской военной базы Гринэм-Коммон приковывают себя наручниками к забору, советские граждане под присмотром парторга подпевают пахмутовскому «нет-нет-нет» в актовых залах.
Песня «Пока не поздно» попадает в новогодний телеэфир: в последние часы уходящего года Иосиф Кобзон вместе с детским хором поет про солнечный мир и ядерный взрыв в программе «Песня-83», особенно хорошо под водку с холодцом идет апокалиптический куплет: «Неужто завтра замрут моря, / Умолкнут птицы, застынут сосны, / Уже не сможет взойти заря, / И спросит небо: "Неужто поздно?”».
Проходит всего пара дней, и страна переходит к просмотру очередного «Новогоднего аттракциона», где главная звезда вечера Алла Пугачева представляет новую песню Игоря Николаева «Расскажите, птицы» — и вот тут становится видна разница между казенным старым и профессиональным современным. «Расскажите, птицы, времечко пришло, / Что планета наша — хрупкое стекло» — Пугачева стоит на темной арене и держит в руках зеркальный шар,— «Чистые березы, реки и поля, / Сверху все это нежнее хрусталя». В какой-то момент свет полностью гаснет, слышны звуки разбившегося стекла — «Неужели мы услышим со всех сторон хрустальный звон, прощальный звон?». Даже без слов «ядерная» и «война» все понятно: это реквием по гибнущему миру, прощание со всем прекрасным, что в нем было,— и уже не по разнарядке, а от сердца и на разрыв.
Тему ядерной угрозы советская поп-музыка разыгрывает в разных регистрах — от бравурно-патетического («Живи, Земля!» Валерия Леонтьева) до кринжово-алармистского (восьмиминутный «Монолог падающей бомбы» ВИА «Ариэль», примерно минуту в середине трека занимает собственно звук атомного взрыва). Обозначил позицию по повестке даже Виктор Цой: его песня «Я объявляю свой дом безъядерной зоной» открывает в 1984 году фестиваль Ленинградского рок-клуба — как отмечает самиздатовский журнал «Рокси», «даже из навязшей в зубах антивоенной темы Цой сумел сделать весьма слушабельное произведение». Из комментария видно, что поддерживаемая официозом антивоенная линия вызывает недоверие — они всё пугают, а нам уже не страшно. Когда угроза исчезнет, в архивах останутся дежурные песенные отписки, непридуманный тогдашний страх за ними почти не слышен; а антивоенный пафос и вовсе превратится в полупародийный мем (см. «Всё, я сказал!» ленинградской группы «Дети» или «Атомная бомба» коллектива «Бахыт-компот»).
Западные аналоги того же времени отличаются от советских, как пикеты у Гринэм-Коммон от партсобраний против «агрессивных планов Пентагона». Страх войны, разоблачение политиков, играющих с огнем, а иногда откровенная ядерная паранойя — сквозные темы всей западной поп-музыки первой половины 1980-х. Это может почувствовать и советский телезритель: даже не самая важная на свете шведская группа Secret Service с совершенно невинным треком «Flash In The Night», показанным в январе 1983 года в «Мелодиях и ритмах зарубежной эстрады», несет в себе такой заряд тревоги, как будто над ухом бьют часы Судного дня.
Темы неизбежной катастрофы всплывают тут и там, постпанк, индастриал и ранняя электроника пронизаны этой тревогой чуть более чем полностью. На обложке альбома группы This Heat «Deceit» (1981) — коллаж из фотографий Брежнева, Рейгана, военной техники и ядерных грибов; у остальных эти образы разбросаны и в лирике, и в музыке. Для кого-то ядерная тематика становится пряной приправой — как в треке инди-группы Modern English «I Melt With You» (1982), герои которого занимаются любовью во время ядерного взрыва, для кого-то — напоминанием, что человеческая жизнь не бесконечна: таков хит группы Ultravox «Dancing With Tears In My Eyes» (1984), написанный, по словам вокалиста Миджа Юра, под впечатлением от книги о ядерной войне. Далекие друг от друга Iron Maiden и Depeche Mode вспоминают о часах Судного дня, стрелки которых приблизились к полуночи («2 Minutes To Midnight», 1984, и «Two-Minute Warning», 1976). У Принса и Питера Гейбриела появляется одно и то же апокалиптическое видение — падающий с неба цветной дождь («Purple Rain», 1984, и «Red Rain», 1987). Стинг в треке «Russians» (1985) — том самом, с рефреном «русские тоже любят своих детей»,— собирает в три минуты все чувства, охватившие человечество на закате Холодной войны: леденящий страх, парадоксальная надежда, прорывающийся через все наслоения искренний интерес и уважение к «геополитическому противнику», здесь он передан и в музыке — песня построена на теме из сюиты Прокофьева «Поручик Киже».
Советский слушатель чаще всего знакомится с этими артефактами по пересказам в комсомольской прессе, среди сообщений об идущих по планете маршах, походах и велопробегах мира. Страсть, ирония и смелость оригинала теряются в газетном переложении, казенное заслоняет искреннее, но кое-что можно разобрать самостоятельно: строчка «Brezhnev Took Afghanistan» из нового альбома Pink Floyd «The Final Cut» (1983) понятна даже пятикласснику и исчерпывающе объясняет, почему еще вчера «прогрессивная рок-группа» внезапно влетела в советские черные списки. В традиции 1983 года альбом завершается очередным видением ядерного апокалипсиса — треком «Two Suns In The Sunset».
Видеомагнитофоны, повторимся, еще редкость, советский зритель пока не может оценить предапокалиптическую тревогу первого «Терминатора» (1984), где ядерную войну развязывает искусственный интеллект, или технопессимизм «Военных игр» (1983), в которых хакер-подросток случайно подбирает ключ к системе запуска межконтинентальных ракет. Мимо проходит и главное телевизионное событие эпохи, игровой фильм американского телеканала ABC «На следующий день» (1983) — хроника полномасштабной ядерной войны, разворачивающейся из-за конфликта вокруг Западного Берлина, и ее последствий, которые переживают обычные жители американского Канзаса.
С неожиданной для эфирного ТВ смелостью (и в отсутствие компьютерных спецэффектов) авторы воспроизводят все поражающие факторы: взрывная волна сносит здания, люди за секунду превращаются в обгоревшие скелеты, оставшиеся в живых страдают от ожогов и скитаются среди зараженных руин.
Перед началом телепремьеры ведущий просит убрать от экранов детей, по окончании в прямом эфире начинается обсуждение с участием бывшего госсекретаря США Генри Киссинджера и астрофизика Карла Сагана; общее настроение — паническое. Один из участников дискуссии, писатель Эли Визель, бывший узник нацистских концлагерей, говорит: «То, что сделали с моим народом, теперь грозит всему человечеству». Только во время первой трансляции фильм посмотрело 100 млн человек, отдельные показы устроили для президента Рейгана и комитета начальников штабов; по словам очевидца, во время просмотра генералы «окаменели от ужаса». По советскому ТВ «На следующий день» показали только в 1987-м, уже после того, как Рейган и Горбачев подписали в Рейкьявике соглашение о сокращении ядерных вооружений. Режиссер фильма Ник Мейер рассказывает, что получил после этого телеграмму от Рейгана: «Если ты думаешь, что в этом нет твоей заслуги, то знай: она есть».
Самое достоверное в советском кино воспроизведение ядерного апокалипсиса появилось на экранах уже в следующую эпоху, когда страх войны пошел на спад: действие фильма Константина Лопушанского «Письма мертвого человека» (1986) происходит в мрачных подземных бункерах, где прячутся выжившие после ядерного взрыва, в их числе профессор Ларсен (Ролан Быков), мучительно размышляющий, почему технический и нравственный прогресс приводит человечество к самоуничтожению.
Впрочем, главный шоковый эффект, связанный с ядерными страхами, произвело в СССР другое кино, и жертвами этого шока опять стали дети. Японский анимационный фильм «Босоногий Гэн» (1983) — экранизация манги про мальчика, пережившего атомную бомбардировку Хиросимы,— был довольно быстро куплен и выпущен на широкий советский экран, видимо, по антивоенной квоте. Многие дети того времени вспоминают, как их водили на него в обязательном порядке всем классом. В середину фильма зашита 20-минутная сцена бомбардировки, выполненная с предельным натурализмом: выскакивающие из орбит глаза, плавящиеся до костей тела. Набрав сегодня название мультфильма в поисковике, вы найдете десятки воспоминаний тогдашних школьников, для которых эта сцена стала главным кошмаром на всю жизнь. «Выходили все зареванные», «Потом полтора месяца снилась ядерная война», «Я все лето потом смотрел на небо и ждал, когда в нем вырастет ядерный гриб».
В официально-телевизионную борьбу за мир вступают ученые: в мае 1983-го академики Евгений Велехов и Роальд Сагдеев становятся во главе комитета советских ученых в защиту мира, против ядерной угрозы, пишут воззвания, публикуют открытые письма; как видно сейчас из их текстов, больше всего комитет был озабочен американскими планами по развертыванию СОИ.
Однако вдали от телеэкранов возникает и подлинный голос научного сообщества: в сентябре 1983-го, на самом пике конфронтации, ученые из Института физики атмосферы Георгий Голицын и Александр Гинзбург публикуют прогноз последствий ядерной войны, основанный на изучении пыльных бурь на Марсе. Параллельно с этим математик Владимир Александров на симпозиуме в Хельсинки обнародует результаты компьютерного моделирования ядерного конфликта.
Понятно, что эти открытые выступления могли произойти только с санкции высшего руководства страны, но практически в это же время независимо от советских ученых к аналогичным выводам приходит группа американских астрофизиков во главе с Карлом Саганом, а также американские математики, занимающиеся компьютерными моделями: так появляется концепция «ядерной зимы», уже к ближайшей календарной зиме — главная сенсация мировых медиа.
Как следует из этой теории, ядерное столкновение — не та война, которую можно выиграть. Ее результатом станет не просто одномоментная гибель миллионов, если не миллиардов людей, а тотальное изменение климата с самыми губительными последствиями. Сажа от пожаров закроет солнце, температура опустится минимум на 10 градусов, по земле будут гулять чудовищные вихри, а по морю — небывалые штормы, погибнет растительность, а потом и животные, а вслед за ними и все человечество.
Картина, которую рисуют ученые, еще страшнее, чем книжки про постапокалипсис и фильмы о последствиях атомной бомбардировки. Если воспринимать эти предупреждения серьезно, дальнейшая военная эскалация не просто повышает риск военного конфликта, но, возможно, ведет к гибели всего живого. Как будет говорить Карл Саган на лекциях в Университете Глазго в 1985-м: «Земля, как я уже говорил, будет существовать и через тысячу, и через миллион лет. Ключевой вопрос, основной и в определенном смысле единственный: будем ли существовать мы?»
***
Сейчас уже не очень понятно, что стало решающей причиной — то ли достижение нового военного паритета, то ли болезнь и смерть Юрия Андропова, то ли шоковый эффект от компьютерных прогнозов; так или иначе с начала 1984-го напряжение начинает спадать. На встречах в Женеве (ноябрь 1985-го) и Рейкьявике (декабрь 1987-го) новый советский лидер, представитель «нового мышления» Михаил Горбачев и Рональд Рейган договариваются о сокращении ядерных вооружений — и завершают горячую фазу взрывоопасной конфронтации.
Авария на Чернобыльской АЭС в апреле 1986-го показывает всему миру, насколько опасным может быть даже мирный атом. Постапокалиптика становится почтенным жанром научной фантастики — уже без связи со страхами перед ближайшим будущим. Точность моделей, на основе которых были рассчитаны последствия «ядерной зимы», неоднократно подвергалась сомнению, но едва ли кто сомневается в базовых контурах идеи: обмен ядерными ударами приведет к катастрофическим изменениям климата, опасным для всего человечества.
Если ваше детство пришлось на начало 1980-х, вы наверняка помните, как были благодарны тогдашним взрослым за то, что они смогли отвести эту угрозу — своими фильмами, песнями, протестами, научными изысканиями, переговорами, страхом.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram
Ссылка на источник: https://www.kommersant.ru/doc/6029671